Я услышала стук в дверь своей комнаты. Квартира наша коммунальная, многонаселенная, и когда в новогоднюю ночь к тебе стучат, это не удивительно.
Кто-то с трудом искал ручку, потом дверь приоткрылась, и в комнату протиснулся странный медвежонок. Это Катерина. На ней коричневая цигейковая шубка, такая же шапочка, коричневые варежки, валенки и маска медведя, повязанная поверх шапки.
«Медвежонок» глухим голосом сказал:
— Поздравляю вас с Новым годом.— Потом с трудом — на руках варежки — вытащил из одного кармана мандарин, из другого яблоко, положил мне на стол и начал приплясывать на месте, что-то напевая. Я включилась в игру и одарила «медвежонка» шоколадкой. Потом спросила, как его зовут.
— Катериной.
Маска слетела, я увидела раскрасневшееся личико и черные, озорно блестевшие глаза моей соседки.
Нашей Катерине шесть с половиной лет. Я считаю, что она удивительная и очень хорошая.
За все то время, что она живет на свете, я не помню, чтобы она плакала, кричала, капризничала. Конечно, мелкие вспышки были и бывают, на то она и ребенок. Но в семье умеют их сразу потушить, дать им другое направление, убедить в том, что капризничать совсем не стоит. Хотя нет, был на моей памяти один такой эпизод года три назад, когда Катерина не хотела отпускать маму и папу в гости. Она рыдала, по щекам, капая на платье, текли слезы.
Удивленная плачем Катерины, я вышла в коридор. Стоял молча папа, высокий, молодой человек. Рыдала Катерина. Около нее на корточках присела мама.
И я услышала диалог:
— Катюша, ты пойми, мы уходим. Сейчас ты ляжешь спать. А утром, когда откроешь глазки, мы будем дома. Но если ты не разрешишь, я не уйду, останусь. Только мне очень хочется. Видишь, я сделала прическу и надела нарядное платье. И папа, посмотри, тоже огорчен. Катерина перестала рыдать и прерывающимся голоском спросила:
— А ты вернешься? Правда?
— Ну, конечно. Я же тебя никогда не обманывала, верно?
— Да,— тихо сказала Катерина. Она обняла маму, поцеловала. Поцеловала папу. Постояла
в коридоре, глядя, как за родителями закрылась дверь. Потом помахала мне ручкой, сказав «спокойной ночи», и нехотя пошла в свою комнату. В дверях ее ждали бабушка и дедушка.
Они не вмешивались в конфликт и не уговаривали девочку. Меня до сих пор удивляет эта сцена. Что в ней значительного?
Мама попросила у Катерины разрешение уйти, как у человека, с которым считаются, чье мнение важно. И девочка разрешила, потому что поняла — ее уважают. Мама никогда не обманывает.
Наблюдая эту семью из четырех взрослых человек и одного ребенка, я сделала вывод, что в ней главенствует мама. Она последняя инстанция, первый авторитет для Кати. Папа, бабушка и дедушка поддерживают ее в воспитании, говорят и делают при ребенке то, что сказала мама. Я догадываюсь, что в отсутствие девочки у них бывают какие-то несогласия и споры. Но все это разрешается без нее.
И еще Катерину приучают к самостоятельности. Она умеет играть сама. Достанет всех своих зверюшек и кукол, усадит в рядок на диван и разговаривает с ними, кормит обедом, укладывает спать, поет им песенки.
Очень любит девочка помогать маме. Отнесет на кухню грязную посуду, пол подметет лучше взрослого: мусор соберете совок и аккуратно сбросит в ведро. Уберет свои игрушки в уголок и зовет кого-нибудь посмотреть.
— Хорошо, чисто я убрала?
Когда мама стирает, Катерине тоже разрешают стирать. Мама наливает в маленький тазик теплой воды, дает мыло. И Катерина стирает кукольные платья или мамины платочки. А потом вместе занимаются полосканием белья в ванной. И вешают белье вместе: мама стоит на стремянке, а Катерина подает. Это ее неотъемлемое право с давних пор.
Печет бабушка пироги, Катерине дается кусочек теста. Она что-то лепит из него, а потом с аппетитом съедает испеченную «калабушку».
Катерина и я изобрели «свой» язык, который так любят дети.
Абракадабра, которую мы несем, нравится ей. С ее точки зрения, это тайна, которую не знают другие и знаем только мы двое. Например, когда Катерина со мной здоровается, я говорю ей:
— Как делишки?
Ответ дается в зависимости, заметьте, не от настроения, а от состояния здоровья.
Весело: «Хорошишки!»
На пониженном тоне: «Середнишки».
И совсем печально: «Плохишки».
Спрашиваю я: «Почемушки?»
Отвечает: «Я болеюшки».
И так до тех пор, пока не развеселится, не засмеется. Смеюсь и я. Смеются родители. И Катерина повеселела. Катерина — добрый человек.
Как-то на праздник мне понадобились воздушные шары для моей маленькой внучки, и я нигде не могла их купить. Ее мама узнала о моем затруднении и спросила у Катерины:
— Катюша, отдадим Нине Ивановне шарик для маленькой девочки?
Катерина ответила весело:
— Отдадим.
Ей в этот день подарили четыре разных шара, и она, не колеблясь, отобрала два самых ярких и отдала мне.
Получилось так, что я не смогла отдать их внучке. До сих пор храню у себя и буду хранить как свидетельство бескорыстной доброты милого мне ребенка.
Вот написала я часть того, что знаю Катерине, и подумала:
«Это о шестилетнем-то ребенке! Бывает, что столько о взрослом доброго не скажешь». А все потому, что в этой семье, на мой взгляд, существуют свои правила. Но они настолько немудреные, что их перечислять неудобно: такие должны действовать в любой семье. Но коли это не так, повторю общеизвестное, подытожу уже сказанное. Здесь конфликты, если таковые возникают, разрешаются без ребенка.
Здесь не потакают глупым капризам (поэтому их и нет у Катерины), обращаются с девочкой, как со взрослой, доверяют ей.
Здесь приучают к труду, посильному для ребенка. В семье строгий режим (если сказано «спать», Катерина без слез и капризов уходит от включенного телевизора).
Катерину никогда не обманывают. Обещают, что могут, а если не могут, так и говорят: «Это нельзя».
Воспитывается благожелательное отношение к людям, воспитывается доброта.
Не пресекают прекрасное детское фантазерство. (Хотя, к сожалению, и не развивают его сознательно. Но это не так уж важно, если все остальное в порядке.)
Соседка Катерины, то есть я, РОМАНОВА Нина Ивановна.
Москва.

Работница № 05 май 1974 г.